Развернутая в Москве экспозиция произведений Владимира Микиты — одно из завершающих звеньев цепи: эта выставка уже давно — почти два года — путешествует по Советскому Союзу.

В 1972 году впервые познакомилась с его работами в Ужгороде — и с теми, которые еще стояли в мастерской, и с теми, которые уже нашли свое место в жизни. Не все они были равноценными по художественным достоинствам, по вкусу, но в них явственно ощущалась горячая заинтересованность живописца в исторической судьбе своего народа, искренность его отношения к жизни и к искусству.

 

Может быть, поэтому шла на выставку Микиты с некоторой опаской: не изменил ли художник своей сути? Не пошел ли по легкому пути минутного успеха? Продолжает ли так успешно начатое исследование народного характера? Опасения мои, к счастью, оказались напрасными. Москвичи уходили с выставки с сознанием, что этот художник твердо знает, чего он хочет и добивается. Он неторопливо и обстоятельно разрабатывает свои темы.

Главная тема произведений Микиты — это сельская жизнь Закарпатья, простая и дея­тельная жизнь закарпатских крестьян. С раннего утра начинаются работы на ферме — женщины чистят стойла, доют и кормят коров     («Утр на ферме»). На другой картине изображено, как мужики свозят сено — ворошат высокие скирды, поднимающиеся на заснеженных холмах, нагружают его на возы, поддерживают копны на ухабах, направляя и оберегая лошадей («Свозят сено»).

Все изображенное Микитой с первого взгляда кажется очень простым, знакомым и понятным каждому селянину: в его полотнах все читается ясно и свободно, все точно и узнаваемо в своем сходстве с действительностью. Он словно бы даже не ищет сюжетов — так обычны и скромны мотивы его холстов. Но вместе с тем в них нет и следа буквализма, натуралистичности и мелочного перечисления деталей.

 Простота   Микиты — сложная    простота. Он не   только фиксирует те или иные трудовые   эпизоды и сиены,   он   утверждает   крестьянский   труд как основу основ человеческого существования, выявляет    его первостепенность   и значительность. Как бы останавливая  мгновенье, он   показывает живую    достоверность    происходящих событий   и изменчивую  подвижность. Но это не мешает ему   поднимать   эти события до уровня художественного обобщения, переводить жизненные наблюдения в творческие образы.

Художник не закрывает глаза на горечи жизни — пишет старика, в одиночестве доживающего свои дни ( «Одиночество»), пишет портрет своей матери («Моя мама») в глубоком трауре, еще не преодолевшей горя потери близкого человека. Но горе это не безысходно: во внутренней тишине и сосредоточенности своих героев, в их умении подняться над суетой  и  мелочностью быта раскрывается духовная стойкость и духовные богатства народа. Как и в самой действительности, горе идет рядом с радостью, смерть сопровождает жизнь. И все-таки жизнь побеждает: каждую весну садовник вновь обрезает деревья («Весенние заботы»), каждое утро петух приветствует восходящее из-за гор солнце («Доброго утра!»), и старая крестьянка с посветлевшим, примиренным уже лицом кормит свою домашнюю живность («Утро»). И апофеозом этого становится картина «За счастье внука»: лихо пляшут парни и девушки в сельском клубе — рядом с ними пожилые и. старики — все объединены общей радостью: родился ребенок, празднуется его вступление в жизнь.

Человек рождается для добра — таков основной постулат Микиты. Для того, чтоб трудом своим поддержать живую жизнь. Почти с декларативной прямотой заявляет он об этом в одной из лучших своих картин «Ягненок». В огороженном участке хлева ягнятся овцы. Один ягненок уже стоит на тоненьких дрожащих ножках, другой белым беспомощным комочком сжался в руках у старика, нежно поддерживают его кажущиеся неловкими старческие руки, бесконечная доброта светится в глазах у пастуха.

Продуманность композиции, плавная округлость форм, интенсивность вибрирующего и вместе с тем чистого тона — таковы особенности лучших работ Микиты. Его письмо бывает то прозрачно-легким, то материально - плотным, как бы весомым, выразительным уже по самой фактуре живописи. Он умеет добиться плавных и одновременно упругих ритмов, сделать цвет глубоким, насыщенным, согласовать все интонации колористической гаммы. 

Но маэстрия для него не цель, а лишь средство полнее и убедительнее выразить свои идеи. Другими словами, форма :— это живописный язык, на котором Микита рассказывает зрителю о душевной щедрости своего   народа, его благородной верности традициям, серьезности, его отношения к жизни. Художник стремится к сочетанию пластического и духовного — старик, держащий на руках новорожденного ягненка, старуха, ранним утром кормящая птиц и козу, словно светятся внутренним светом. И это особенно важно отметить, потому что мы сейчас становимся слишком снисходительными к духовной содержательности искусства и обращаем внимание только на то, насколько темпераментно и изысканно-живописно проявляет мастер свои профессиональные качества. Отнюдь не пренебрегая ремесленной стороной своей рабо­ты, Микита вводит зрителя в мир, в котором уважение к извечной силе крестьянского труда сплетается с высокими гуманистическими принципами.

Рассказ о творчестве Микиты я начала с его картин. Это не случайно. Жанр картины — труднейший в искусстве. Но он работает и в других жанрах — портрет, пейзаж. Его искусство многоголосно. Картины служат основным, ведущим голосом, портреты и пейзажи — вторыми и третьими, сопровождающими первый и создающими богатство мелодической палитры капеллы.

Среди его портретов укажу на созданные во второй половине семидесятых годов портреты людей творческого труда: художников Манайло и Контратовича, писателя Чендея. Портретируя Контратовича, Микита концентрирует в его образе немногие, причем одноплановые черты жи­вописца — мягкость, душевность, сердечную теплоту, в полотне безраздельно господствует состояние мечтательности, созерцательности. В образе Манайло он, напротив, подчеркивает волевую собранность, активное, деятельное начало, эмоциональную приподнятость старого живописца — этому способствует и сама манера письма: короткие энергичные мазки пастозно положенных, сложно сплавленных красок. В зорком и пристальном взгляде Манайло отражаются ум строгого аналитика, и душа страстного, до самозабвения влюбленного в свое искусстве мастера.

На выставке в Москве были представлены работы 1959 — 1981 годов, то есть более чем за два десятилетия. Поэтому по ним можно было судить не только о творческом лице Микиты, но и его художественной эволюции. В частности, эта эволюция была очень заметна в пейзажах живописца. От некоторой глухоты и вялости цвета, взятого скорее суммарно, чем обобщенно, он шел к его чистоте и свежести. От этнографических красок — к своеобразию и убедительности колористической гаммы. От целевой заданности и сентиментальности — к четкости творческой мысли и прозрачности образов, динамике линий, к артистической свободе мазка. Как и другие живописцы Закарпатья, он влюблен в свой край. Природу он пишет, сохраняя ее региональные особенности, и вместе с тем романтизируя ее. Поэтому его пейзажам присущ тот же оттенок торжественности, что и сюжетным картинам. И в то же время его пейзажи, как правило, ли­ричны. Стало уже привычным говорить о творческом единстве закарпатских живописцев — мне тоже приходилось писать и об особенностях «закарпатской школы», и о том месте, которое занимает в этой школе Микита. Сегодняшняя, московская выставка его произведений позволяет большее — сравнить их с работами художников других советских республик, задуматься об их соотношении с другими проявлениями советской культуры.

Исходным пунктом этих соотношений является основная тема творчества Микиты — деревенская. Но сама по себе эта тема настолько обширна, что просто сказать о причастности к ней — значит ничего не сказать. Нужно выделить из общего потока живописцев тех, искусство которых созвучно искусству Микиты.   Такими живописцами представляются в первую очередь минчанин Гавриил Ващенко н москвич Виктор Иванов. И думается, это не случайно, что с произведениями украинца перекликаются произведения белоруса и русского — эти три рес­публики издавна связаны друг с другом общностью исторического и культурного развития.

В чем же сказывается созвучность, внутренняя близость их творчества? В сюжетике? Нет, деревенская сюжетика повторяется в картинах сотен других художников, и это естественно: ее диктует жизнь. В приемах и средствах пластической стилистики? Тоже нет. Искусство живо многообразием — каждый подлинный художник имеет свою палитру, свое лицо, неповторимые особенности. Мне кажется, что общность этих живописцев имеет более глубокие и крепкие корни — она идет от единства понимания бытия, общности мироощушения, эмоционального восприятия реальности. И Иванова, и Ващенко, и Микиту интересуют не быт и не психология крестьянства, но нравственная основа труда и неразрывность связи людей с землей. Поэтому они фиксируют не мимолетное, сиюминутное, продиктованное меняющейся дей­ствительностью, но то постоянное, что передается в крестьянстве из поколения в поколение, что веками выверяет его поступки и действия. Благодаря этому их картины лишаются жанровости в ее обычном, будничном понимании, и крестьянская жизнь становится в их изображении весомой, значительной, исполненной высокого смысла.

Это большая и достойная работа, необходимая для развития всей советской культуры. И отрадно, что эта важная работа идет в разных республиках Советского Союза и что честный и талантливый художник Владимир Микита тоже отдает ей свои силы и свою душу.

Ольга ВОРОНОВА, член Союза художников СССР, искусствовед, г. Москва