Газета "Ужгород" пригласила на "Субботнюю встречу" "новоиспеченного" почетного гражданина Ужгорода, заслуженного и народного художника Украины, академика Национальной академии искусств Украины и владельца длинного ряда других титулов Владимира Микиту.
К сожалению, наша почти трехчасовая беседа никак не втискивается в рамки существующей газетной площади, впрочем попробуем хотя бы штрихами обозначить, как мальчик-дебошир из многодетной семьи земледельцев стал нынешним художником-философом с трубкой, что для него в жизни важно, а что - второстепенным и почему его картины излучают такую мощную энергетику ...
- Владимир Васильевич, вы родились в 1931-м, на чем же в те времена могла рисовать ребенок из небогатой закарпатской семьи?
- Я рисовал, сколько себя помню, но альбомов тогда не было, это факт. Мы считались середняками и жили достаточно скромно, потому что в семье росло 6 детей. Я был самым молодым и наиболее избалованы, но и доставалось мне больше всего. Признаю, что не бить меня не могли: лазил по самым высоким тополях и крышах; играя в прятки, спускался глубоко в колодец, словом - настоящий ветреник. Однако как-то Бог миловал - всего раз сорвался с дерева, и то без серьезных последствий. При этом успевал и по хозяйству помогать - совсем маленьким в кантах на поле есть носил родным, и зарисовывать каждый свободный клочок бумаги. В близких и далеких соседей не оставалось ни одной книги, даже Библии, поля которой я бы не "украсил". А еще рисовал на песке, угольками, грифликом на табличке (их использовали вместо тетрадей). Когда пошел в первый класс, даже учителя на уроках рисования поправлял. Тот не делал из этого проблемы: в школе меня давно все знали, потому что лет с четырех день в день сидел на скамье со старшими детьми благодаря сестре Федора Манайла, которая там учительствовала и любила меня, как родного. Так невольно научился читать, писать и считать, поэтому, честно говоря, в начальных классах затем скучал и потихоньку рисовал на уроках.
- То есть вы с раннего детства решили, что станете художником?
- Да ну, я рос в селе, в Ракошино, и даже профессии такой не знал. Просто рисовал себе, потому что хотелось. Позже мои работы стали отправлять на различные конкурсы, они занимали призовые места. Уже пошел до 9-го класса, когда случайно в Мукачево встретил завуча вновь художественного училища Крайняницю, и тот поинтересовался, почему вступил в него. Прикинув, что это бы мне штимувало, я, не говоря ничего родным, собрал в сундук рисунки и поехал в Ужгород. В училище полным ходом шли занятия, о вступительных экзаменах успели забыть, поэтому студенты, узнав, чего хочу, подняли меня на смех - я ко всему еще и маленький был, только перед армией стал расти. Но, думаю, раз пришел, надо идти до конца - разыскал Крайняницю, передал кучу рисунков. Собрались преподаватели, посмотрели их и решили, что надо с парнем что-то делать. Словом, допустили меня тот же день к экзаменам, и в итоге был зачислен сразу на 3-й курс. Те, кто принимал меня на смех, где-то год стеснялись на глаза показываться (смеется - авт.).
- Как восприняли новость родители?
- Первая реакция нянька была: "Ты оставил школу? Нехорошо сделал. Будешь маляром, хищные рисовать?" Но когда я объяснил, что делать такие росписи, как в нашей церкви, согласился с моим выбором.
- Вашими учителями стали Эрдели, Бокшай, Контратович ... Какие впечатления храните о них?
- Это была фантастическая плеяда учителей. В те почти детские годы я не мог оценить величия этих людей, но позже понял, что только благодаря им поднялся в искусстве к каким-то относительных вершин. Манайло, Эрдели, Коцка, Контратович - каждый имел свой неповторимый стиль преподавания. Они мало считались с программы, но давали мощный фундамент, приобщали к настоящему искусству. Я стал очень близок с этими людьми. Мне с первых недель выпало счастье стать любимцем Эрдели, фактически, его приемным сыном. Он водил меня к себе домой и показывал такие книги о западном и современное искусство, о существовании которых не дай Бог было и заикнуться. То шли тяжелые, Ждановский времена. За малейшее отклонение от соцреализма жестко прессовали. Адальберта Эрдели просто калечили, он стал объектом для навешивания ярлыков: и декадент, и космополит, и формалист ... Затем в письме (я служил тогда в России) писал: "Викопнулы меня с того училища, котрое я образовав ..." Лишился даже мизерной платы, которую имел. Когда я вернулся, Бийло-бачи жил впроголодь и перенес 2 инфаркта: его работы не закупали, вместо трепали имя в газетах. Я полностью взял его под свою опеку: брал худфонди заказ за обоих, но делал у него во дворе все сам - благо, в армии имел хорошую школу художника-оформителя, наловчился делать различную "халтуру". Эрдели же как истинный художник не был приспособлен к этому. Он, конечно, рвался помогать, но я просил его, чтобы не чувствовал угрызений совести, разве помешивать при варке клей для грунтовки. Пытался оберегать учителя от этих прозаических вещей, он был для меня святым. Хотя потом его и этим начали добивать, мол, эксплуатирует молодого художника. Пришлось в обком партии ходить, доказывая, что не он эксплуатирует, а я имею честь помогать. После моего возвращения он всего год прожил, очередной инфаркт не оставил шансов. Тяжелые времена были ...
- Вам легче их пережить, потому что молодежь быстрее приспосабливается к новым условиям?
- И мне, молодому, порой приходилось нелегко. Скажем, в институт во Львов не смог поступить только потому, что единственный на все Закарпатье по религиозным и другим соображениям отказался идти в комсомол. Ректорат пытался помочь, ведь экзамены я сдал блестяще, однако КГБ и партийные органы не позволили. Они имели на меня зуб еще и за то, что в училище защищал от клеветы наших преподавателей. Поэтому вместо института попал в армию. Кстати, прямо после нее, не заезжая домой, поехал поступать в институт в Киев, куда раньше приглашала Татьяна Яблонская, но к тому времени ситуация в художественных вузах изменилась, поэтому мудрая художница-преподаватель тихо сказала в коридоре: "Хочешь изучать марксизм-ленинизм и соцреализм - оставайся, но если тебя интересует настоящее искусство - возвращайся на Закарпатье. Там ждут Эрдели, Бокшай и вся ваша славная плеяда ". Твоя академия.
- А служили где?
- Только на Сахалине, зато там стал всеобщим любимцем. Репутацию шутника сделал себе еще в пути. А она была долгой - 6 недель ехали в "маржинських" вагонах, кое-как переоборудованных под спальни. По Москве в каком-то городе на станции сделали перекличку, и когда дошло до "Никита!" офицер запнулся: "А фамилия как?" Мне сразу пришла в голову, что можно разыграть сцену. Притворился дурачком и давай по-нашему: "Да фамилия у нас очень велика: мамка, нянько, Стрик, дядя ..." Офицер опять: "А фамилия у вас какая?" "Пак я вам говорю, же большая ..." - Без тени улыбки продолжаю, а весь вагон уже корчится от смеха. Фишка в том, что подобные переклички стали проводить во всех крупных городах, причем не те офицеры, которые нас сопровождали, а местные. И каждый раз цирк повторялся. Я всех доказывал своей фамилией в бешенство, а посмотреть на это совпадал уже целый эшелон. Наши офицеры не вмешивались, видно, такое развлечение на длинном скучном пути пришлась им по душе. К тому же параллельно я рисовал всех и вся, поэтому когда приехали на место, обо мне уже знали, и директор окружного Дома офицеров, как оказалось, выпускник Алма-Атинского художественного училища, пригласил к себе главным художником. Вообще-то это была гражданская должность, но он как-то решил вопрос. Я имел в подчинении 5 опытных художников-оформителей, от которых научился впоследствии всего, что пригодилось в Ужгороде. Правда, и трудиться иногда приходилось ударными темпами: по 5 суток мог не спать. Задачи ставились на грани возможного. Скажем, к какому-то празднику настенное панно 3х8 метров надо сделать завтра, и "не могу-не успею" за аргумент не принималось. И роспись потолка большого концертного зала там сделал - благодаря Бокшаю освоил технику в училище. Словом, трудился как вол, а поскольку в те времена очень тянулся к театру (это из Ужгорода пошло - в училище мы каждую субботу давали концерты, и я был конферансье и играл в мизансценах), то ежедневно на радио под псевдонимом Максим Перепелица читал цикл смешных рассказов . Они пользовались огромной популярностью, за месяц-два меня знал весь Сахалин. На улицах так и окликали: "Перепелица, пошли выпьем!"
- И много приходилось пить?
- Это отдельная история, если хотите, расскажу, как впервые пил водку. Четверо офицеров, приняли нас на перевалочном пункте в Совгавани, выделили меня из масс и поселили с собой в палатке - хотели, чтобы, как выразились, "писал наши морды" (после долгих раздумий я пришел к выводу, что речь идет, наверное, о лице , есть портреты). Но перед тем устроили "культурную программу". Привели в какую-то чайную, сели на террасе, официантка приносит графин с водой - это я так думал - и большие стаканы, наливает до краев. Офицеры чокаются. Удивляюсь, у нас водой никто не "цоркаеться", но поддерживаю компанию. Смело делаю глоток и захлебываюсь - это был разведенный спирт. Меня заставили допросы до конца, из глаз брызнули слезы. Хорошо, хоть плов сразу принесли, закусил, легче. Но после второго стаканы я потихоньку встал из-за стола и ушел. Надо заметить, что к тому водки я не пробовал (нянько давал нам только понемногу вина, сам делал), а чтобы ее пили такими дозами - в жизни не видел. У нас на Закарпатье пьянства как такового не было, сливянку потребляли редко и крохотная рюмочки. Впрочем, скоро понял, что в России 200 граммов спирта - минимальная норма, без которой не обходится ни одна трапеза. И понемногу сам привык регулярно принимать ее, плюс по гостям почти каждый день ходил, потому настойчиво звали, даже график визитов составили. За почти 4 года службы привык к этому, и когда вернулся домой, продолжил в том же духе. Нянько, а он к тому времени уже тяжело болел, посмотрел, как я за обедом и ужином поллитра выпиваю, а на следующий день спокойно сказал: "Да. Пообедал, выпил, и чтобы это было в последний раз". Меня как перемкнуло: к чему я пришел? Нянькове слово - безоговорочный авторитет, поэтому бросил пить вовсе, хотя иногда и тянуло. А уже через несколько лет, когда все улеглось, иногда за компанию 50 граммов мог выпить. Знаете, почему это рассказываю? Потому древняя культура питья на Закарпатье, к сожалению, утрачена. Может, кому-то мой пример поможет взглянуть на себя со стороны и взять себя в руки ...
- Похоже, вы были баловнем судьбы, и несмотря на некоторые трудности, ваша карьера художника складывалась довольно гладко, вы легко попали в Союз. Обязаны этим советской власти?
- В Союз художников вообще нелегко попасть, там есть строгие требования, но я более чем отвечал - совсем молодым имел одну республиканскую и 2 всесоюзные выставки, о чем некоторые коллеги мечтали всю жизнь. Но знаете ли вы, что уже через год после приема меня исключали из СХ? Причиной стали клевету, а если копать глубже - зависть старших художников, членов парткома, потому что, видите, дети будут имеет всесоюзные выставки. В ход пошли лживые обвинения вроде того, что я нарисовал портрет бывшего петлюровца и т.д.. Подключили и прессу, поча-лось классическое травли со фельетонами. К счастью, я смог доказать, что "петлюровец" - достойный человек в районе, сказочник из поселка с. Скотоводческое, отразился и от других нападок. Но крови они мне попортили, на фоне стрессов "заработал" 3 серьезные болезни. Правда, нет худа без добра - они свели меня с замечательным врачом Дмитрием Снигурский, с которым оставались друзьями до конца его жизни. Я нарисовал его портрет. А с недугами справился с помощью голодовок: одного трехнедельного и двух 15-дневных. Как-то так в моей жизни Бог все балансировал, которые были серии ударов, а затем - волна подъема. В тяжелые времена, когда не мог заработать кусок хлеба, жена поддерживала.
Я без денег ходил в горы, жил в бедных домах, чтобы почувствовать их уклад изнутри, и рисовал, рисовал ... А жена успокаивала: "Иди, не горюй". Сама оставалась с детьми, и чтобы прокормить их, шила дома разное мелочь, который затем сдавала на швейную фабрику.
- Расскажите немного о жене.
- Честно сказать, в молодости я был битангою, вернувшись из армии, флиртовал с несколькими девушками одновременно. Но все они происходили из богатых семей, и с одной как-то не представлял совместной жизни. А когда встретил очень красивую девушку и узнал, что она - с 10 лет сирота, решил: пора жениться. Наталья заочно училась на филфаке и параллельно работала, потому что могла надеяться только на себя. Потом я убедил ее бросить университет, чтобы занялась здоровьем: малая больное сердце и нуждалась лечения. Мы вырастили двух дочерей, внуков, радуемся двум правнучка.
- Ваш учитель Адальберт Эрдели раздавал свои картины налево-направо за кусок сала. А вы легко расстаетесь со своими работами?
- В молодости я тоже делал такие глупости, и теперь приходится искать свои полотна раннего периода по музеям и частным лицам, иногда даже выкупать их. Я никогда не работал на коммерцию, хотя из многочисленных выставок мои картины не возвращались - их закупало Министерство культуры для музеев. А в последние годы вообще практически ничего не продаю, потому что все собираю для своего музея (Владимир Никита организовал уникальный прижизненный музей собственного творчества. Двухэтажный дом для него на ул. Собранецкой построил за свои деньги, так же содержит. На бесплатные экскурсии сюда приходят и чиновники - как украинские, так и зарубежные, и просто группы заинтересованных искусством туристов - Авт.). В моих картинах - моя душа, а она - отражение карпатского края. Я рисую для своего народа, и лучше меня понимают именно здесь. Поэтому и стягиваю сюда картины даже из Киева, Москвы. Мне не нужны реклама и неизвестно материальные блага, до сих пор езжу на 37-летнем "Жигули" и никаких комплексов по этому поводу нет. Машина должна обслуживать меня, а не я сдувать с нее пылинки, поэтому пока ездит - менять ее не собираюсь. Лучше тратить деньги на то, что составляет художественную ценность для нашего Ужгорода. Я всегда болел за этот город и боролся за каждое дерево в нем.
- Будучи два срока депутатом горсовета?
- И не только. Молодости имел такую беспокойную натуру, что просто не мог оставаться равнодушным, когда что-то делалось не так. Но благодаря этому, например, удалось спасти Покровская церковь на набережной. Когда вышло постановление обкома партии о том, чтобы разобрать ее на кирпич, я поднял всю интеллигенцию, в первую очередь подключились Чендей, Жупан и другие, руководство города поддержало, и мы добились приостановления варварского решения. Через год там сделали склад строительных материалов, хотя и было кощунством, но уберегали церковь от полного разрушения, а спасением для нее, как ни парадоксально, стал обустроен там музей атеизма, потому что сразу провели капитальный ремонт. Словом, я вполне успешно сотрудничал с Руснаком, Решетар, Дьолог, Поповичем, даже с областной властью. Бандровский, скажем, удалось убедить снять асфальт возле народного совета и вымостить близлежащие улицы мостовой. И в то время это было очень дорого, но возвращало центральной части характерен архитектурный шарм. Мне и сейчас не безразлично, как будет выглядеть Ужгород. Именно поэтому жалею некоторыми потерянными добрыми традициями времен СССР. Ведь я далек от того, чтобы огульно критиковать все советское. Тогда ни скульптура или панно, которые планировали использовать для оформления города, не могли обойти серьезного обсуждения на художественном совете. Объявлялись конкурсы, а работы победителей затем шлифовали до мелочей - планка требований стояла очень высоко. Сейчас же это все несколько формализовано, потому и получается, что не стоят внимания с точки зрения содержания советские произведения с художественной точки зрения неизмеримо выше своих серьезных современных "братьев". При этом наш край имеет колоссальный потенциал высокопрофессиональных художников, скульпторов, архитекторов, которые в основном сконцентрированы в Ужгороде, нужно лишь использовать его в полную силу, создавая прозрачное конкурентную среду. Знаете, о чем я мечтаю, если мы уже заговорили о лице города? Чтобы у нас появился аналог славного некогда ресторана "Киев", где в зеленом дворике под живую цыганскую музыку отдыхала наша интеллигенция. И "Коруна" ("Верховине") б следует вернуть первоначальный облик и назначение. А еще - чтобы предоставили второе дыхание парке Горького. Оживил же Ратушняк Боздоский парк, то, может, и за это возьмется. Вы не представляете, как это место когда-то привлекало ужгородцев. Там среди зелени стояли лавочки, играла музыка, работали аттракционы, рядом - бассейн ...
- Наконец позвольте поинтересоваться: ваша трубка - это элемент образа или просто привычка? Кстати, друзья-врачи не пытались убедить вас бросить ее и поберечь здоровье?
- Пипа раз здоровью не вредит, им не затягиваются. А вот в молодости я курил по 3 пачки сигарет в день, причем "термоядерных" кубинских. И когда однажды сказал жене, что от завтра бросаю курить, она долго и искренне смеялась, не верила в успех затеи (сама тогда курила, знала, что это такое). Однако я тяжело обещаю что-то, даже себе, но если дал слово - блюду. К сигаретам больше не возвращался. А через 4 года, когда уже даже забыл, как их курить, занялся пипы. Ее любили и Бокшай, и Эрдели. Не думайте, что трубка у меня для образа. Когда Пипой состояния перед полотном, очень быстро настраиваюсь на творческий лад. Собственно, только с кисточкой в руках я и живу по-настоящему. Работаю без выходных, даже в воскресенье после церкви иду в мастерскую - когда доказывал мамке, что это не грех, поскольку речь идет о духовную работу. Выкладываю на полотно то, что уже вибродило, выкристаллизовалось, иногда даже годами обдумувалося и вынашивалось. Может, именно поэтому специалисты отмечают мощную положительную энергетику, которая идет от моих картин. То экстрасенсы надо мной различные замеры проводили и досудилы, что если бы я занимался биоэнергетикой, достиг значительных успехов (смеется - авт.).
Мирослава Шум, "Ужгород"